ГЛАВНАЯ
ФОТО
ВИДЕО
АУДИО
НОВОСТИ
РАСПИСАНИЕО том, как Хемингуэй и Ван Гог сформировали православный взгляд на искусство – о творческой биографии протоиерея Александра Торика
20 АВГУСТА 2012 (Понедельник) 13:10:03 У участников Х юбилейного международного православного фестиваля «Одигитрия» была возможность встретиться с известным православным писателем, автором книг «Флавиан» и «Димон» протоиереем Александром Ториков. Съёмочная группа Sobor.by, немало увлечённая творчеством автора, не могла упустить этого события. Начинаем публиковать материалы творческих встреч. Первый посвящён творческой биографии современного православного писателя.Так получилось, что я из семьи работников искусств: у меня отец певец и театральный художник, мама была балериной, и я вырос в такой в общем-то творческой атмосфере. Это не значит, что это хорошо. Знаете, был такой старый советский грузинский анекдот. В первый раз в первый класс, учительница знакомится с детьми, и говорит: – Скажи, Вано, кто у тебя папа? – У меня папа продаёт в Сухуми мандарины. – А у тебя, Гиви? – У меня продавец винограда в Москве. – А у тебя, Гинацвали? – Инженер. Все начинают смеяться, а учительница говорит: - Нехорошо смеяться над чужой болью. Это такой старый, советский анекдот, и он уж давно потерял актуальность, есть такие анекдоты и про русских, и во всех странах. Это я к тому, что я не хвастаюсь. Богу было так угодно, что я с детства рос в такой среде и с ней соприкасался. И, поскольку здесь маленьких детей почти нет, я хочу признаться: я был большим лентяем в школе, и в восьмом классе мне постоянно писали, что я недостаточно времени уделяю выполнению домашних заданий. И это была очень мягкая формулировка, честно вам говорю. Родителей я почти не видел: у них утром репетиция, вечером спектакль - я был предоставлен самому себе. В школе отбыл срок, откинулся на волю, прибежал домой, портфель поставил…ну, что-то же надо делать. А тут библиотека очень большая, отцовская. И я читал. Читал и в детстве, и когда стал взрослым. И это художественное, литературное слово, оно уже где-то там в подсознании уже сидело и необходимую работу сделало. Я заканчивал педагогическое училище, по образованию я преподаватель рисования и черчения. На втором, или третьем курсе училища, точно не помню, мы, несколько человек, сделали литературную газету. Я как раз тогда увлекся Хемингуэем, зачитывался им, и пару своих первых рассказов я написал в хемингуэевском стиле. Где-то даже у меня сохранилась эта газета. Это были первые пробы пера. Но серьезно я это тогда не воспринимал, тем более, что с четвёртого курса я открыл для себя мир живописи. Мне отец подарил книжку о Ван Гоге из серии детской литературы, то есть, немного адаптированную, с цветными репродукциями, с краткими описаниями, со ссылками на его письма. Я после этого кинулся искать письма и читать их. Эта книга была совершенно потрясающей, и в духовном плане тоже. И человеку чуткому и духовно внимательному она приносит большую пользу. Хотя Ван Гога некоторые обличают за попытку самоубийства, это до сих пор непонятно, и даже если он стрелял в себя, то рана оказалась не опасной. Но он был настолько измождён духовно, и не имел возможности припасть к тому источнику духовной жизни, который имеем мы, православные, что умер от тоски по тому Божественному свету, который имеем мы, и которого в жизни он не мог достичь. Он был протестантским пастором в один период своей жизни и пытался христианство и его евангельскую модель реализовать в жизни. Но эта протестантская бюрократическая система отбила ему руки, ноги, голову, и он, наверное, плевался потом всю жизнь от этой системы. Его последние слова, когда он умирал на руках у брата Теодора: “Тео, как хочу домой”. Конечно, тут в виду имелся дом небесный. Я ни в коем разе не хочу принизить Ван Гога, он был человеком очень сложным. Для меня эта книга тогда стала открытием. Я ведь учился в художественной школе, учился живописи, и рисунок, композиция были для меня чем-то, чем надо определённое количество часов в аудитории заниматься. Это были скучные натюрморты, гипсы, да еще и за четыре года десять преподавателей сменилось, каждый учил по-разному, и, надо сказать, все плохо учили, то есть всё, чтобы убить в человеке художника, было сделано. Нам даже говорили, что вы становитесь не художниками, а учителями рисования. И то, что я узнал из книг об искусстве, меня немножко сохранило в творческом плане. И когда я прочел книгу о Ван Гоге, для меня стало открытием то, что живопись - это не просто какое-то скучное занятие, чем я вынужден заниматься, чтобы через год диплом получить, а то, что живопись – это образ жизни. Через живопись можно жить, познавать мир, выражать своё внутреннее состояние. Именно в тот момент я стал художником. Это была моя первая профессия в жизни, я был живописцем, художником-графиком. А литературой я занимался в молодости, стихи писал, песни писал. Это скорее дань юности, романтике. А серьёзно занятие литературой началось в 1994 или 1995 году. В 1991 году я стал настоятелем разрушенного сельского храма в Подмосковье, два года до этого отслужил дьяконом, затем стал священником. И это был период, когда очень много людей стало приходить в Церковь. Во-первых, стало можно. Во-вторых, стало действительно интересно, что это такое. Люди увидели, что священники – это не просто какой-то советский образ, который рисовали карикатурно: мрачный, хитрый и жадный поп. Человек стал видеть, что вчера его сосед-инженер, который вроде как веровал, в церковь ходил иногда, и вдруг, этот инженер становится попом. Это интересно, это в новинку. “Ну-ка, расскажи, сосед, как тебя туда занесло? ”. Я знал много таких случаев. И очень много молодых священников приходило к нам, и люди задавали одни и те же вопросы. Я высчитал, что у них своя модель общения, и к каждому нужен свой какой-то подход. Для того, чтобы помочь, если человек пришёл нулевым, объяснить о Боге, о церкви, о том, что это такое, что там происходит, для чего это надо и для чего это надо именно ему, нужно было где-то три с половиной часа личной беседы. Но, поскольку это невозможно физически для каждого человека найти столько времени, я решил пойти иным путём. Написал небольшую брошюрочку, нашёл маленькую типографию, издал её первую редакцию в тысячу экземпляров, и она была у меня в храме под рукой, я просто раздавал, когда люди приходили: на брошюрку, прочитаешь, там на основные твои вопросы ответ есть, после этого придёшь уже с новыми вопросами, и будем уже разговаривать на одном языке. И брошюрка пошла, получилась целая волна, она стала приобретать популярность, её стали переиздавать, причём, даже не спрашивая меня, я узнавал, что Самарская семинария издала, то какая-то епархия…Ну и слава Богу, читают, и хорошо. То есть, как-то чисто технически о литературе я не помышлял, поскольку был занят практической, священнической работой, реставрировал разваленный храм. Сейчас это было бы проще, чем в девяностые. Сейчас есть много богатых людей, которые наелись денег, настроили домов, напокупали себе автомобилей, недвижимости заграницей, короче говоря, чего угодно, короче говоря, этот этап уже пройден. И люди стали задумываться о душах. А деньги продолжают быть, и люди уже готовы их давать на строительства храмов, на какие-то благотворительные программы. Поэтому сейчас несложно. Поэтому сейчас так много строится храмов - потому, что много благодетелей. А в 90-е годы, когда я стал священником, всё это рухнуло. Павловская реформа – деньги пропали, еще какая-то, ещё, один путч, второй… И приходишь на какой-нибудь кирпичный завод просить машину кирпича, а тебе говорят: «Какой кирпич? Мы зарплату выдаём этим кирпичом своим работникам»... То же самое и с металлом, говорят: “Батюшка, что ты, еле на зарплату хватает!”. Это был период очень тяжёлый. Традиционно летняя часть храма с низким куполом, а зимняя – с высоким. Была трапезная часть, которая на зиму перегораживалась, и от Пасхи до Покрова служили в высокой части храма, а от Покрова до Пасхи служили в низкой отапливаемой части. Так вот на зимней части не было ни только крыши, но и своды были поролоновые, там служить было невозможно. И мы первую зиму служили в летней части храма, на улице тридцать градусов мороза, как и внутри. На улице пятнадцать градусов, а в храме еще тридцать. Это было очень интересно наблюдать, как люди в пятнадцатиградусный мороз выходили на улицу погреться. Потому, что в храме тридцать. Рука к Чаше примерзала. У меня руки обморожены были в молодости, и очень чувствительны на холод, моментально немеют. Нужно идти причащать, а рука не двигается, и берешь плат, оборачиваешь одним платом чашу, и руку другим, и рука вроде держит, и идёшь вот так и причащаешь. Когда я сейчас вспоминаю этот период, понимаю, что сейчас это невозможно повторить. Не представляю сейчас, откуда брались силы, как это вообще удалось. Господь в тот период давал такого Духа, такую силу! И люди приходили, причём, бывало, что рядом двенадцать километров есть храм, не закрывавшийся, старослужный, тёплый, там икон много чудотворных, а люди оттуда приезжали вот в такие развалины, и стояли долгие службы. Многие священники служили по уставу, исповедовали каждого. И люди стояли, мёрзли, хотя могли за полтора часа пройти службу, и вроде всё нормально…но нет, ждали, три-четыре часа мёрзли, и были такие светлые, такие одухотворённые, что вот действительно по приложенным усилиям Господь и Духа даёт. В народе говорят: как потопаешь, так и полопаешь. С какой силой ты давишь на стенку, с такой силой стенка давит на тебя. Так же и в духовном плане. Такой был период, меня даже спрашивали, как, батюшка, не пишешь? Я отвечал, что нет, и не хочется, и не нужно, и некогда. А потом, когда у меня здоровье в 1997-м году посыпалось серьезно, я тал профессиональным больным, как говорится, и по больницам лежал часто и долго, стало понятно, что я уже два храма не потяну. А я был настоятелем двух храмов, потому, что 1996 году я еще в военном гарнизоне открыл гарнизонную церковь, и епископ наш на меня её же и повесил. Правда, я из нескольких прихожан подготовил священников, чтобы по два священника в каждом храме было, один исповедник, другой служник. И так вот пришло к тому, что в 2002 году я просто написал прошения об отставке по состоянию здоровья и вышел на пенсию по инвалидности, и до сих пор я на ней. И появилось больше времени, спал с шеи хомут стройки, хозяйства, добычи финансов. Знаете, очень интересно было: я помню, когда я в году где-то 97-м в деревне начал строить деревянный домик, чтобы хотя бы ночевать не в вагончике церковном, плохо отапливаемом, а чтобы свой угол был, когда приезжаешь в Москву, можно было бы переночевать и пожить несколько дней, и когда в 2002 домик стал жилым, я уже вышел в отставку. И первые две недели, это было автоматически, я утром вставал, подходил к окну, и смотрел в окно на колокольню: Пашка варит там, или не варит. Пашка – это был прихожанин, он варил каркас для купола. И я первые две недели на автомате проверял: в темноте сварка мелькает, или не мелькает? И только через две недели до меня дошло: вот это к тебе больше не имеет никакого отношения. И появилось чуть больше времени на духовную жизнь, и помолиться стало больше времени, и почитать. Мне так казалось, потому, что мне через день позвонил священник из соседнего села, тоже Владимирской епархии, он узнал, что я ушёл в отставку, и попросил ему помочь в воскресной школе. Было две воскресных школы, в сельском храме и в гарнизоне, они издавали газеты, в гарнизоне была радиопередача, словом, велась активная жизнь. И я согласился вести одну воскресную школу. А духовные чада, которые за десять лет моего священства собрались, решили, что надо продолжать со мной советоваться, приезжать туда, то есть оказалось, что непосредственно пасторской, священнической работой я загружен ещё больше, чем когда был настоятелем двух храмов. То есть, как-то так само собою получилось. / sobor.by/ Фото Надежды Кухальской. (просмотров 6234) |
Новости разделов:
|
|||||
|
© www.sobor.by 2004-2016. |
|||||